Еще в детстве я сталкивался с фотографиями старого города, но, наверное, не понимая того, что они значат, что это исчезнувший город, и т.д., это просто воспринималось «что он был совсем другой». Помню, как ещё совсем маленьким рассматривал запрещенный фотографический самиздат — это когда книга фотографировалась и существовала в виде пачки фотографий. Потом это отошло на задний план, но через какое-то время (уже в сознательном возрасте), я заново столкнулся с ними на калининградской барахолке (тогда это называлось «клубом коллекционеров»), и постепенно втянулся в коллекционирование открыток и фотографий. Сначала это был случайный интерес, а потом, уже работая в типографии и имея доступ к сканеру Heidelberg, я понял, что в некоторых фотоматериалах есть качество, что это уникальные и ценные снимки. И начал уже более осознанно относиться и к фотографии, и к открытке, смотреть на сюжеты и подчерки, различать уникальное и тиражированное.

В 2007-м году появилось дизайн-бюро Pictorica (Пикторика), задачей которого был дизайн для клиентов: дизайн ресторанов, заказные книжные проекты, фотоальбомы для калининградских фотографов. Тогда это был понятный бизнес и понятный образ деятельности. До этого я работал в нескольких компаниях, где мы совместно делали открытки на основе моей коллекции исторических фотографий, и у меня осталось довольно много продукции, которую нужно было продавать. Так что Мануфактуры Макса Пройса появились как компания, которая продавала открытки и всё то (новые продукты), что мы придумывали в Пикторике.

В начале мы делали много простых проектов: печатали открытки, календари. Каждый год их было десятки и сотни тысяч. В то время никто историческими нарративами не занимался. Мы стали первыми в Калининграде, кто вообще начал печатать старые фотографии. До 1991 года региональная история в принципе была за пределами публичного пространства. Потом она не то чтобы не была нужна, но у людей было много других жизненно важных задач, вроде обмена одежды на картофель. Интерес к своему городу у калининградцев был всегда, и в 1990-е он вырвался на волю:-) Но отсутствие полноценной исторической школы и «материала» (не знаю, как точно это определить) не позволяло выстраивать сколько-нибудь цельный дискурс об истории города. Никто не знал, с какой стороны начинать думать о городе.

Это был фотоальбом «Параллельная память», вкратце его можно описать как попытка изображения истории превращения Кёнигсберга в Калининград. Он создавался 8 лет: переделывали множество раз, пока в 2012 году он все-таки ни вышел. Получилось 448 страниц.

До сих пор считаю его очень ценным опытом, потому что он стал в процессе работы внутренним исследовательским проектом: последовательно были исследованы все исторические периоды города — как они представлены в фотографическом наследии конца XIX — начала XX века, во время Второй Мировой и первые годы после, в советские годы. Всё это очень разные истории, потому что разные фотографы, разные исторические ситуации (когда снимать было некому, или когда было запрещено), стили, материалы. Благодаря этой работе появилось более системное представление о том, что вообще из себя представляет фотографическое наследие Калининграда-Кёнигсберга и каким образом город в нем отражается.

Когда я доделывал эту книгу, появилась ещё одна идея. Фотографий было так много, так много идей что с ними сделать, что в итоге появился проект Музея города Кенигсберга. Одна из частей музейного проекта — «Фотоархеология Кнайпхофа» — началась с того, что мы узнали про Фонд Потанина, написали туда заявку и выиграли в 2015 году грант на реализацию.

Кнайпхоф — один из древних городов, составлявших Кёнигсберг, от него после войны ничего не осталось, на его месте в 70-х был высажен парк, в котором мы и поставили фотографические стенды, показывающие город, который был раньше на этом месте. Таким образом мы «открыли» в парке новое, «историческое» измерение. Позже сделали небольшой печатный путеводитель по Кнайпхофу, который стал отлично продаваться. А затем один путеводитель превратился в целую коллекцию.

Схемы разные, но никогда нет огромной толпы. Всегда есть несколько дизайнеров, которые верстают один проект за другим. Я как арт-директор тоже что-то подвёрстываю, поправляю. Фотографический слой истории всегда подбираю я, потому что больше разбираюсь в этих фотографиях, знаю, что показать в нужный момент. А текстовый исторический нарратив могут по-разному создавать. Иногда я, допустим, создаю основу, а другой человек обрабатывает литературно.

Магазин появился всего лишь год назад, в 2021 году. Мы очень долго работали с ритейлерами, чтобы не тратить время на розницу, это ж отдельная страда: аренда, продавцы, бухгалтерия… Столько всего интересного (далёкого от творчества), охренеешь, конечно.

Моё основное образование — автоматизация производства и управления, поэтому я подходил к организации процесса производства и продаж с точки зрения экономного использования имеющихся ресурсов: человеческих и финансовых. Но чем больше мы делали новых продуктов, тем сложнее было продавать их сетям, потому что сети достаточно консервативны, и продать тот продукт, который выходит за рамки обыденного восприятия, даже тот же самый путеводитель, очень тяжело. «О боже, что это такое, путеводитель просто по одному „месту“ (району)? Да ещё и где сейчас ничего нет?» — ну да, ничего не сохранилось, и что теперь, не делать сувениры? Если материи города не существует в реальности, она существует в виртуальном пространстве. В этом смысле Калининград сложен и интересен, потому что постоянно приходится рассказывать о том, чего нет. И создавать сувенирную продукцию на основе того, что уже не существует в материальном пространстве, а только как следы на фотографиях.

В какой-то момент стало понятно, что нужно делать своё пространство, в котором были бы целиком и полностью только наши и близкие нам по духу продукты творчества мастеров, где бы мы закрывали все полки своими товарами. Нужно было представить широкий спектр текстур и вещей, чтобы человек не ушел с пустыми руками. Собственно говоря, так сложилась концепция.

Сейчас, фактически, мы концентрируемся на трёх направлениях: полиграфия (информационно-туристические продукты, открытки), текстиль (футболки, худи, шопперы) и керамика. С печатной продукцией все понятно.

Набор текстильных изделий пока небольшой, очень долго мы ограничивались шоперами-футболками-худи. Но недавно мы съездили на выставку Ростекстиль в Москве, перезнакомились там с поставщиками тканей и планируем сильно расширять ассортимент именно по одежде, двигаться в сторону создания casual-ассортимента, а не просто туристического мерча. Конечно, сумки — это утилитарный продукт, ими пользуются и местные, и приезжие, а что касается одежды — она все-таки слишком туристическая пока что, но ее можно, например, спокойно носить на работу. В общем, должен получиться калининградский бренд одежды, возможно мы даже выделим его отдельно (как самостоятельный бренд).

Третье направление — керамика, которую мы изготавливаем на своем производстве. Изначально была иллюзия, что можно находить мастеров, которые бы создавали изделия по нашему дизайну. Но достаточно скоро стало понятно, что, во-первых, мастер-керамист никогда не будет делать так, как это видит заказчик в прототипе, конфликт творческого видения продукта, так сказать, а во-вторых, никто из мастеров не готов тиражировать свой продукт, потому что это совершенно другой тип деятельности. Однажды нам удалось каким-то чудом найти мастера и заказать у него 100 кружек, но после этого керамист сказал, что никогда больше не будет этим заниматься, взял и вообще уехал из Калининграда (смеётся).

Опыт работы с сетями хорош в том, что ты учишься работать с себестоимостью продукта и снижать её до нуля. Я утрирую, конечно, говоря до нуля, но это всегда масштабирование продукта и снижение себестоимости. С этим сталкиваются все, и большинство не готово переступать этот порог. А мы, благодаря этому балансу, тиражируем наши изразцы, и керамика хорошо развивается.

Их нахожу я в разных местах — что-то из Германии привезенное с их барахолок, но такого меньше. Больше всего, наверное, с нашей главной барахолки у Врангеля, туда приносят то, что копатели и строители извлекают из земли, а я вымениваю или покупаю. Это вещи, поднятые из подземного Кёнигсберга (как мы шутим:-). Уличные таблички чаще находят прокладчики труб, поднимая остатки упавших стен (из-под тротуаров), а рекламные эмалированные таблички чаще с деревень, где ими часто ремонтировали сараи, и они так и провисели по семьдесят лет, закрывая дыры в крыше. Вообще, 700-летняя история города оставляет множество артефактов после себя — это и старые свалки, и то, что падало и выбрасывалось в реку. Берега нашей Преголи, конечно, менее плодородны на артефакты по сравнению с Темзой, где собирание осколков в реке стало культурным феноменом и целым движением (мудларкинг — англ. mudlarking). Хотя мне кажется, что у нас оно тоже сейчас достаточно сильное и многочисленное, есть и просто собиратели, и энтузиасты, и ювелиры, которые делают изделия с осколками.

Сами подходы, конечно же, переносимы на другие культурные ландшафты. К примеру, Сувенир-завод (образовательный проект, реализованный нами в Калининграде в 2022 году) как тренинг для людей, который учит работать с локальной идентичностью, материалами, текстурами, смыслами и так далее, и делать из этого современные продукты. Опыт этого проекта интересен тем, что мы впервые не сами что-то делали, а делегировали это студентам, то есть попробовали создать новый продукт в процессе непрерывного эксперимента. Это длилось несколько месяцев, результаты — неожиданные и интересные. Новые люди по-другому смотрят на привычный нам культурный материал (сырье). Удерживать фокус внимания в таких процессах, в работе и с маленьким, и с большим продуктом, это самое сложное. Постоянно возвращать людей в пространство решений, которые необходимы, из того, где проще и комфортнее.

Этот подход можно легко масштабировать и собирать людей, к примеру, в Улан-Удэ, мастеров и дизайнеров, которые хотят научиться делать сувениры и зарабатывать на этом, (в декабре 2022 года мы вместе с Анной Ладыгиной проводили там воркшоп Новый бурятский сувенир, по приглашению арт-кластера «Хеб-Хаб»).

Изначально тут даже может не быть культурной задачи, которую кто-то захотел бы на себя взвалить, но она появится со временем. Потому что создание любого качественного локального продукта идет через исследование своей культуры и локальной идентичности. Это всегда попытка отыскать новый взгляд на привычное, на то, что привычный взгляд уже перестал замечать.

Самое главное — показать, что с этим можно что-то делать, создавать свежие интересные продукты и одновременно зарабатывать деньги.

Второе, про что хотелось бы вспомнить в контексте переноса практик. Например, есть Калининградский словарь, который мы придумали. Понятно, что это совсем не уникальный формат. Принцип организации городского словаря в том, что он является картой местности — получается, мы наносим смыслы на карту. И в этом отношении каждый город, который хочет что-то о себе сказать, «должен» (сам себе, так сказать) сделать свой словарь. Показать, что сами горожане о нем думают. Он может стать отправной точкой других продуктов. Словарь — это всегда то, что можно сделать силами активистов, силами разрозненных журналистов, иллюстраторов, когда каждый может сделать чуть-чуть, но главное, чтобы был человек или команда, которая соберет это воедино. Даже если словарь получится какой-то несуразный, несовершенный, он все равно будет очень важной точкой дискурса о городе. Его ценность в том, что он запускает мысль в головах всех читателей, в первую очередь горожан: как мы думаем о городе, о том, что происходит вокруг нас. И тут станет понятно, а где, собственно, Улан-Удэ, Выборг, Санкт-Петербург и так далее находятся на карте мира (не географической конечно). Это практика, которую можно успешно переносить.

Вопрос идентичности является актуальным. «Боже, эти калининградцы, всё ли правильно они там о себе думают?» — я утрирую, конечно, но это животрепещущий вопрос.

Хрен знает, что они о себе думают. Конечно, вопрос различий идентичности на разных территориях достаточно дискуссионный: а есть ли, действительно, эта разница? С одной стороны, однозначно в каждом месте, какое бы оно ни было, есть своя локальная идентичность. Нельзя говорить, что тверчане — это те же самые люди, что и в Москве. Понятно, что они говорят на одном языке и так далее, но однозначно есть локальные особенности. Но в чём именно это выражается? Это уже гораздо менее уловимо. В Калининграде они тоже вроде бы есть, но поймать их ещё более непросто.

Калининградское сообщество искусственно сконструировано из множества переселенцев со всех точек Советского Союза. Это искусственный конструкт, советский проект идеального Города Солнца — «Мы, наконец, сможем с нуля построить Город Солнца, разрушив старый мир до основания» (весь мир насилия разрушим до основанья, а затееем…) — вот так получился Калининград. А самый главный символ Города Солнца — Дом Советов — сносят сейчас, потому что не смогли построить Город Солнца, люди, как оказалось не соответствуют величию замысла, и символ этого провала тоже (как им кажется) необходимо удалить, чтобы не напоминал о наших неуспехах.

Понятно, что это пока не будет сделано — это не будет сделано, мы же всегда живем в вероятностном мире, есть шанс, что в последний момент лица, принимающие решения, передумают. До этого же они тоже десять раз передумывали, уже и правительство переехало в Дом Советов, уже и заседания на каком-то этаже подкрашенном проводили.

Суть в том, что у него негативный фон, потому что его строили как символ победы над всей предыдущей историей. Мы победили историю, уничтожили её, разрушили старый город до основания и начали строить новую историю. А символ новой власти недолепили, потому что не хватило власти, потому что выяснилось, что столько сил ушло на победу над историей, что на всё остальное не хватило. С другой точки зрения, может быть плохо построили, но построили-то нормально, и, по сути, это единственный «настоящий» символ Калининграда. Все творческие силы города были нацелены на этот проект. Неважно, плохо это или хорошо, но тем не менее, он является символом своей эпохи. Он 50 лет стоял, являлся «хранилищем» пустоты и истории в центре города. Куда денется пустота, которая наполняла Дом Советов? Куда перельется, в какое место? Понятно, что философские вопросы — сложные вопросы, не задача политики. Еще Кант говорил: «Нельзя ожидать от царей, чтобы они философствовали, а от философов, чтобы они правили». Но тем не менее, его хотят разрушить, исходя из того, что, кажется, избавившись от символа, мы решим все проблемы нашего города. Конечно, нет! И сами лучше не станем, и проблему не решим, а Дома Советов не будет.

С другой стороны, быть может, это станет еще более глубоким уроком. И еще неизвестно, какой из этих уроков будет ценным — урок сохранения и воссоздания или урок очередной потери. Возможно, урок потери будет еще более правильным уроком. Поймем это спустя годы, конечно.

В Калининграде есть много групп активистов, которые занимаются сохранением наследия. Есть «Хранители руин» — достаточно известная группа, которая ездит по калининградской области и чистит руины кирх от зарослей и мусора. Они приводят в порядок руины и территорию вокруг, привлекая множество энтузиастов-волонтёров в свое дело, и хорошо его делают. Благодаря им вопрос важности сохранения руин в том виде, в котором они существуют сейчас, стал нормальной частью повестки. Им помогают на уровне бизнеса, и даже на уровне муниципалитетов им стали как-то помогать.

Есть отдельные энтузиасты, например, люди, которые красят гидранты. Есть те, кто чистит плитку, вдохновившись примером питерской активистки Ксюши Сидориной.

Активистов много, в общем. Была история с брусчаткой, в которой я тоже в своё время участвовал. Это было достаточно давно, когда внезапно кому-то начала мешать брусчатка на дорогах. В общем, потребовались титанические усилия, чтобы её не закатали под асфальт, но они сработали. На самом деле, сейчас в городском архитектурном комитете работают нормальные люди, которые уже понимают ценность фактур, материалов, целостность исторической среды.

Например, Фонд капремонта начинал деятельность непрофессионально, но благодаря взаимодействию с сообществом, общению со специалистами, к которым они обращались за помощью и советами,  действительно стали улучшать качество своей работы. Двери тоже начали сохранять благодаря людям, которые увлечены дверьми. Это встало на какую-то системную основу: мастерская появилась, где делают двери, с фасадами научились гораздо лучше работать. Смотришь и думаешь, что если лет 5 назад хотелось чаще ругать, то сейчас-то хорошо, в принципе, научились делать. Да, не везде всё идет по маслу: керамику, например, часто портят подрядчики. Недавно почистили пескоструем рельефы керамические, естественно сняли всю глазурь…

Да, старого города, как такового, нет. Но есть сохранившиеся фрагменты. Прямо целостно, чтобы чувствовалась среда, те замыслы архитектора, которые закладывались, то, допустим, можно погулять на Литовском валу, пройти вал от Королевских до Росгартенских ворот, где находится Музей янтаря. Вот это место очень целостное. Формата оборонительной архитектуры, именно в этом виде, абсолютно точно больше в России нет, поскольку это прямо фрагмент, сохранившийся в оригинале, построенный ещё в середине XIX века, он производит сильное впечатление. Он не урбанизирован, достаточно уединенно можно его воспринимать, то есть это и медитативная прогулка, и архитектурная.

Второе место — это, пожалуй, порт. В порту руинированные склады, такие циклопические сооружения, и он тоже такой, в меньшей степени тронут современной жизнью, позволяет узнать и прочувствовать старый город. И потом, если идти из порта, можно подняться в Амалинау, там будет граница районов Ратсхоф и Амалинау. Ратсхоф — это более рабочий квартал, а Амалинау — более элитный. Ратсхоф вообще небольшой, его можно обойти за полчаса, но там одна размерность города, а в Амалинау через дорогу — уже другая. Оба района очень интересны и целиком сохранившиеся. Там можно хорошо почувствовать дух места.

В области, в целом, многие небольшие города хорошо сохранились. Если поехать по дороге на Черняховск, там есть Гвардейск (Тапиау), в котором сохранились и кирха, и городская площадь, и орденский замок. Там тоже случилась потеря городской среды, как в Выборге. Изначально сохранившееся, в 90-е-00-е годы всё стало стремительно деградировать и потом просто разрушилось. В итоге многие исторические улицы просто исчезли, просто дома на них развалились. Но сейчас его приводят в порядок, он такой и живой, и есть что посмотреть.

Следующий пункт по пути будет Знаменск (Велау). Тоже маленький городок. К сожалению, центр этого города полностью разрушен, осталась только церковь полуруинированная, но очень красивая. Туда стоит заехать буквально на полчаса-час. Можно там пообедать, посмотреть на руины кирхи, они уже приведенные в порядок, и ехать дальше в Черняховск, в большой город.

Черняховск хорошо сохранившийся город, где много готических кирх, улиц. Там находится замок Инстербург, сохранением которого десятки лет занимаются энтузиасты и студенты из Петербурга и Казани. Похожий на Черняховск, город Советск (Тильзит), где жизни меньше, но на сам город можно посмотреть, он расположен прямо на границе с Литвой.

Если ехать из Инстербурга дальше на восток, то вы попадете в Роминтскую пущу, Краснолесье. Это природный заповедник, но с историческим слоем. Там сохранились руины императорского охотничьего замка, а еще есть музей леса, который каждый год проводит фестиваль «Соседи». Во время пандемии он прервался и сейчас тоже не проводится, потому что литовцы и поляки уже не могут приехать. В Краснолесье живут фермеры, которые качественно восстанавливают старые усадьбы и занимаются сельским туризмом, зарабатывая этим на жизнь — продают сыры собственного производства, шоколад. Там своя жизнь, она очень классная и очень локальная.

А с другой стороны расположен Самбийский полуостров — это море и история моря, история священных прусских холмов. Самбийский полуостров — это территория, которая была наиболее заселена пруссами.

Наш путеводитель по полуострову как раз по холмам. В некоторых местах можно найти следы этих земляных валов и крепостей, но в общем, это просто лес. Однако когда ты понимаешь контекст, что это священные холмы, что здесь росли эти священные дубы, которым они поклонялись — с точки зрения прекрасной природы и непривычного пространства — это места, обязательные к посещению.

Побережье, тоже, конечно, прекрасное. Есть Светлогорск, Зеленоградск — это милые немецкие городки, но они сейчас сверхтуристические, они вытоптаны табунами и, благодаря застройщикам, превращаются в такие Химки с 16-тиэтажными человейниками. Тем не менее, туда тоже стоит съездить, конечно.

Но если хочется увидеть Балтийское море и суровый прусский пейзаж, то просто выходишь в Светлогорске и идешь пару километров по пляжу налево. Там будет соседний поселок, Отрадное (Георгенсвальде), там уже совершенно другой берег и людей в сто раз меньше. Это те места, где можно почувствовать тайну, что же влечет сюда людей, оно вот там, чуть-чуть подальше. Филинская бухта — супер-красивое место, без всякой инфраструктуры, вообще без всего, но если искать красоту, то конечно, это оно. Самый красивый пейзаж. Правда, необходимо мужество, чтобы туда добраться без личного авто: на автобусах c пересадками, два часа туда ехать, потом пешком еще идти. Чудом нашел это место, но оно того стоит. Ну и Балтийская коса, конечно, заслуживает отдельного посещения.

Куршская коса красива, но это природный заповедник, там все очень аккуратно, вылизанно. Природа, конечно, несомненно, хороша, но по большому счету её можно пропустить.

Все это места, где начинаешь чувствовать время, потому что там природа и руины, погруженные в реку времени. Ты приезжаешь туда и чувствуешь отстранение, что жизнь, она не здесь — река жизни проходит где-то в другом месте, а здесь просто застывшее время. Оно ценно именно этим. Это про наш внутренний мир.

Наверняка, конечно, существуют всякие мнения, но те люди, с кем я пересекался, воспринимают это как передачу в наследство города и культуры. Есть люди, которые говорят: «Если хотите, мы можем помочь как-то разбираться с этим». Но и то большинство, которые занимались «ностальгическим туризмом», то есть значительная часть бывших жителей, они перестали приезжать уже к концу 90-х годов, потому что все уже всё увидели, «всё понятно». Конечно, существуют разные истории, есть люди, которые поддерживают отношения как владельцы квартир или домов: бывшие и нынешние. Допустим, они приехали, познакомились в 90-е, а теперь их внуки и правнуки уже поддерживают отношения друг с другом. Понятно, что сейчас большинство людей, кто покидал Кёнигсберг в сознательном возрасте, уже умерли. Но уж точно обиды или жалости там давно нет. Понятное дело, мы могли бы заботиться о наследии лучше, но не могу вспомнить истории, когда кто-то из бывших жителей обижался на это в открытую.

В 2014 году мы издали книгу Верены Штёссиннгер «Деревья остаются». Это довольно трагическая история, которая в полной мере раскрывается только к концу. В книге есть главный герой — это муж писательницы. Все герои в истории показаны очень молчаливыми, рефлексирующими про себя. Такое норвежское кино, в котором все молчат. А когда мы встретились за ужином, супруг Верены оказался очень живым, жизнерадостным человеком. Я прямо запомнил очень хорошо одну его мысль. Он говорит: «Вот я смотрю на своих же соотечественников, которые выходят из Кафедрального собора после органного концерта и говорят: „Ммм, да, жаль, что не сохранился Кёнигсберг (конкретно на Кнайпхофе, где и расположен Собор)“. Я смотрю на них и понимаю, что если вы это говорите, то вы вообще не поняли, в чём смысл истории, в чем был урок этой истории, почему Кёнигсберга нет». И мне это засело в память, потому что он в книге-то не озвучивает эту мысль, молчит, а она — самая важная в этой истории, как мне кажется. Люди, которые пережили то, что пережили, они думают и реально оценивают исторические причины, почему Кёнигсберг разрушен и почему они не живут в Кёнигсберге сейчас. В этом смысле работа с исторической памятью и с ответственностью за то, что было и что привело к таким последствиям, проделана большая.